Учебное пособие по теме "Политическая надстройка"¶

Вопросы на повторение прошлой темы¶

1. Как проявляется классовая природа государства?
2. Что такое государственно-монополистический капитализм?
3. Чем характеризуется империализм?
4. Что такое «империалистический подкуп»?
5. Как возникает и чем характеризуется «рабочая аристократия»?

Рабочая аристократия и социал-реформизм¶

Как мы видели в предыдущей теме, свойственная империализму эксплуатация зависимых стран приводит к накоплению огромных объемов капитала в странах центра. Масштаб этого накопления, в свою очередь, позволил возникнуть явлению, названному Лениным «империалистическим подкупом». Когда этот подкуп становится систематическим, из верхушки пролетариата - обычно наиболее квалифицированных и востребованных рабочих, - складывается особая прослойка, как правило называемая «рабочей аристократией».

Положение рабочей аристократии оказывается одновременно противоречивым и не вполне стабильным. С одной стороны, они безусловно заинтересованы в продолжении империалистической эксплуатации вообще - ведь именно она дарит им относительное повышение уровня жизни. Но с другой стороны, они и сами остаются эксплуатируемы: никакие масштабы «подкупа» (составляющего лишь мизерную часть сверхприбылей эксплуататора), не сделают уровень их жизни хоть сколько-нибудь сопоставимым с уровнем жизни крупных и даже средних буржуа. Наконец, вполне ясно, что вся эта красивая жизнь рабочей аристократии длится лишь до первого кризиса. Как только капитал начнет испытывать трудности, в первую очередь он сэкономит на доходах работников.

Таким образом, «рабочий аристократ» оказывается раздираем противоречиями: он вполне может видеть коренную противоположность своих интересов как рабочего интересам капитала, - но с другой стороны, он видит и свою от него зависимость. Перефразируя Маркса, у него еще остается, что терять, кроме цепей.

Как мы уже говорили, любой объективный интерес так или иначе находит свое политическое выражение. Но если интерес капиталиста состоит в охране священного права частной собственности и расширении возможностей эксплуатации, а интерес «классического» пролетария - в уничтожении частной собственности и эксплуатации, то интерес рабочей аристократии своего рода промежуточен: «Да, уничтожить частную собственность было бы неплохо, но лучше помягче, помедленнее и не до конца, чтобы по нашему уровню жизни это не ударило».

Так и рождается такая идеология, как социал-реформизм. Под этим терминым объединяется несколько политических течений, объединенных установкой на реформирование капитализма - с целью его «исправления» или полного, но поэтапного преодоления. История реформистских течений достаточно долгая: среди первых сознательных реформистов можно назвать современников Маркса - французского социалиста Луи Блана (1811 — 1882) и немца Фердинанда Лассаля (1825 — 1864). Однако действительно массовой и влиятельной силой реформисты, прежде всего в лице социал-демократов, становятся лишь с конца XIX века (т. е. в период складывания империализма и рабочей аристократии как заметной прослойки).

Следует обязательно отметить, что социал-демократические партии вырастали в основном на основе марксистских объединений (многие - еще при жизни Маркса и Энгельса). Изначально название «социал-демократы» было принято большинством марксистских партий, и лишь потом стало обозначать реформистов.

Происхождение социал-демократов (в современном смысле) из марксистов может показаться противоречивым, ведь марксизм - теория прежде всего революционная. Однако определенную дилемму можно найти и в самом марксовом учении. Целью социалистической революции в конечном счете является освобождение пролетария и повышение уровня его жизни. Но в то же время опыт реальной революционной борьбы - это всегда опыт жестокого преследования борющихся со стороны государства, опыт гражданских войн и тяжелого послереволюционного восстановления. Прекрасная цель требует больших жертв. Стоят ли они того? Не лучше ли просто добиваться снижения нормы эксплуатации и введения социальных гарантий, тем самым постепенно повышая уровень жизни рабочих?

Многие решили, что лучше. Часть социал-демократов пошла по пути пересмотра (или, как принято говорить, ревизии) марксизма, считая, что от полного уничтожения капитализма и установления диктатуры пролетариата стоит и вовсе отказаться. Виднейшим теоретиком этого направления был Эдуард Бернштейн. Другая часть стояла на более ортодоксальных позициях: Маркс прав, полный демонтаж капитализма необходим и неизбежен, однако путь к нему лежит через долгую подготовительную борьбу, в том числе с помощью реформ. Среди приверженцев этого направления стоит выделить немца Карла Каутского и русского Георгия Плеханова. Несложно увидеть, что и то, и другое вполне соответствует интересу рабочей аристократии - именно в ней и ревизионисты, и «ортодоксы» нашли основу своей социальной базы.

Разумеется, тогда в социал-демократических партиях были и люди, стоявшие на последовательно революционных позициях, но о них - позже.

Политическая практика реформистов до 1918 года¶

Что следует из установок на постепенные реформы? Прежде всего необходимость встроиться в буржуазную политическую систему. Если только не надеяться наивно на «добрую волю» буржуа, противоречащую их интересам, то провести реформы можно, только самим войдя в правительство и парламент.

Не удивительно, что участие в выборах стало одной из основных задач социал-демократических партий Европы уже к концу XIX века. Уже тогда имущественные цензы в большинстве стран были снижены настолько, чтобы позволить наиболее обеспеченной верхушке рабочих голосовать. Уже к началу ХХ века Социал-Демократическая Партия Германии (СДПГ) и Французская Секция Второго Интернационала (Sèction Françaisе dе l'Internationalе Ouvrièrе, SFIO/СФИО) заняли заметное место в парламентах своих стран. В середине-конце 1900-х за ними подтянулись и английские Лейбористы, и Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия (РСДРП).

Первоначально никому из них не удалось достичь выдающихся результатов. Буржуазные правительства и буржуазное же парламентское большинство соглашалось лишь на отдельные уступки. Часто парламентскую борьбу приходилось «поддерживать» забастовками и демонстрациями. Зато что верхушкам социал-демократических партий добиться удалось, так это собственной постепенной интеграции в политическую элиту. Первым «звоночком» стал триумф СФИО: вхождение социал-демократа Александра Мильерана в правительство Франции. Вопреки надеждам и ожиданиям, никакие решительные реформы Мильеран отстаивать не стал. По большому счету, он не провел вообще никаких реформ. В результате разочарованные однопартийцы и социал-демократы других стран еще долго использовали презрительный термин «мильеранизм».

Но окончательно обнажила лицо социал-реформистов Первая Мировая война. Как мы указывали в предыдущей теме, империалистическая война безусловно вредит рабочему классу: ослабляет и разобщает его, ухудшает его положение и частично уничтожает физически. Тем не менее, в 1914 году реформистские крылья каждой из социал-демократических партий Европы с радостью поддержали собственные правительства. Лишь меньшая часть членов с-д партий (прежде всего большевики в России и «группа Спартака» в Германии) остались на последовательно интернациональных марксистских позициях.

С чем это связано? С одной стороны, с «рабоче-аристократическим» характером основной социальной базы реформистов. Для неё, зависимой от «империалистического подкупа», было во многом естественно поддержать амбиции капитала своих стран - ведь империалистическая война это прежде всего война за сверхприбыли (от которых верхушке рабочих «перепадает кусок»). Многие рабочие изначально поддались патриотическому порыву и многие социал-демократы сочли естественным их поддержать.

С другой стороны - реформисты, столь не желавшие радикальных мер в отношении капиталистов, в критический момент посчитали «меньшим злом» сохранение капитализма. Для ревизионистов-бернштейнианцев такая позиция необходимо вытекала из самой их идеологии. Часть «ортодоксов» обосновывала это сложнее: мол, капитализм ещё не окончательно изжил себя, а рабочий класс еще не готов взял всю полноту власти. На таких позициях, например, стояли многие российские меньшевики и отчасти «центр» СДПГ во главе с Каутским.

Наконец, свою роль сыграло перерождение верхушки социал-демократов, впервые проявившееся в истории Мильерана. Привыкнув к уютным парламентским, а то и правительственным креслам, первые лица с-д партий меньше всего хотели их потерять. А решительная борьба с военным курсом государства неизбежно привела бы именно к этому.

В этой ситуации, разумеется, росли противоречия между руководством с-д партий и активом их левых фракций. Особенно ожесточенно борьба фракций проявилась в России и в Германии, где тяжёлое положение на фронте привело к разочарованию масс в политике власти и, в конце концов, к революциям (Февральской в России 1917-го и Ноябрьской в Германии 1918-го). В обоих случаях было особенно очевидно противоречие объективных интересов капитала, наживавшегося на войне, и пролетариата, от войны страдавшего. Тем не менее, правые, реформистские крылья с-д партий (сохранившие название «социал-демократов») продолжали отстаивать политику «оберегания» и даже прямой поддержки капитала, даже по окончанию войны. Именно так действовали правительство Эберта (СДПГ, 1919 - 1925 гг.) и вошедшие в российское Временное правительство меньшевики (РСДРП, 1917 г.).

В ответ на это левые фракции откололись, приняв название коммунистов. В их сторону очень быстро последовали репрессии. И если в России большевики смогли завоевать большое влияние и избежать расправы, то лидеры Компартии Германии (КПГ, на основе «группы Спартака») Роза Люксембург и Карл Либкнехт были расстреляны без суда с санкции СДПГ. Вот такое «единство левых».

Политическая практика реформистов с 1920-х¶

Что ж, возможно откровенное предательство социал-демократами интересов пролетариата ещё не означает банкротства самой реформистской идеи? Практика, увы, показывает обратное.

В начале 1920-х гг. капитал европейских стран, ослабленный войной даже в победивших Англии и Франции, был вынужден пойти на очередные уступки рабочим. Уступки эти были нередко довольно значительны: повышались некоторые социальные гарантии, в Англии всем мужчинам от 18 лет было предоставлено полное избирательное право. Во многом выбора у буржуазных правительств не было. Альтернативой уступкам «по-хорошему» было бы резкое усиление влияния коммунистов, чья победа означала бы революцию «по-плохому», как и произошло в России.

Тем не менее, было очевидно, что уступки эти неохотны. Буржуазные политические силы постоянно стремились если не «отыграть их назад», то по крайней мере законсервировать. Это поддерживало спрос на левую идеологию, как среди рабочей аристократии, так и среди других слоев пролетариата. В этих условиях, пока рабочие массы не были вполне удовлетворены своим положением, сохранялась угроза обострения классовой борьбы.

Естественным решением для капитала было «развязать руки» социал-реформистам, требовавшим лишь уступок, чтобы они служили противовесом коммунистам, нацеленным на революцию. Таким образом, европейская социал-демократия изначально оказалась в роли «амортизатора» классовой борьбы. Сама суть свободного допуска социал-демократов в политику, а иногда и прямой их поддержки капиталом, состояла в том, чтобы классовую борьбу сгладить, превратить в иллюзию «классового мира».

Реформисты, со своей стороны, были рады этот мир заключить. Хорошо известна и показательна история шведских социал-демократов. Уверенно победив на выборах 1932 года, реформисты во главе с Пером Хансоном инициировали переговоры с представителями шведской крупной буржуазии. В результате этих переговоров была достигнута следующая важнейшая договоренность:

• правительство социал-демократов гарантирует капиталистам неприкосновенность частной собственности;
• в ответ капиталисты соглашаются на значительное повышение налогов и принятие на себя социальных обязательств (прежде всего в области трудовых прав).

Это, пожалуй, одна из важнейших поворотных точек новейшей истории. Требование высоких налогов на капитал - важнейшее следствие из кейнсианской макроэкономической теории (в честь английского экономиста Джона М. Кейнса). Начиная с конца 1920-х всё больше реформистских партий отказывались от марксизма, переходя на кейнсианские позиции. К 1950-м любые упоминания марксизма исчезли даже из программы СДПГ, в которой в свое время состояли крупные марксистские деятели.

В чем суть кейнсианства? В наиболее общих чертах - в смягчении классовых противоречий через повышение государственных расходов. Государство в кейнсианской модели призвано:

• создавать государственные предприятия, поддерживающие высокую занятость и смягчающие масштабы безработицы,
• предоставлять населению пенсии, пособия, субсидии и др.,
• обеспечивать массам доступные или даже бесплатные социальные блага: образование, здравоохранение и т. п.
• обеспечивать достаточный уровень трудовых прав.

Все эти расходы обеспечиваются налогами и социальными сборами, в форме которой у капиталистов изымается часть (нередко значительная) полученной в ходе эксплуатации прибыли. Не будет большим преувеличением сказать, что кейнсианство предполагает «империалистический подкуп на максималках».

Кейнсианство приобрело популярность прежде всего на фоне Великой Депрессии. Масштабы кризиса были столь значительны, что во избежание роста революционных настроений определенные кейнсианские меры внедрили даже такие далекие от социализма силы, как американская Демократическая партия и немецкие нацисты. И это действительно принесло свои плоды, особенно в послевоенные годы. Западноевропейские и американские правительства конца 1940-х - середины 1970-х почти повсеместно в большей или меньшей степени придерживались именно кейнсианского курса, и это позволило значительно поднять уровень жизни большинства рабочих этих стран. Именно тогда складывается т. н. «социальное государство» (англ. welfare state), которое принято ассоциировать с «райской жизнью на Западе».

Тем не менее, никакого рая на земле реформисты не построили. Основных проблем с кейнсианством две. Во-первых, будучи «империалистическим подкупом на максималках» оно не сможет работать в странах периферии, а зачастую даже и полупериферии. Сама суть зависимого, периферийного положения - в том, чтобы служить «дойной коровой» капитала. Попытавшись зарегулировать рынок и обложить капитал большими налогами, правительство периферийной страны столкнется с огромным сопротивлением и транснациональной, и даже местной буржуазии, куда более значительным, чем в центре, где капитал может позволить себе подкуп. Отличный исторический пример - военный переворот 1973 года в Чили, свергнувший президента Альенде, пытавшегося провести социальные реформы.

Во-вторых, кейнсианская модель нестабильна, что можно видеть по европейской истории последних 40-50 лет. Схема с высоким налогообложением и жестким трудовым законодательством терпима для капиталиста лишь до первого кризиса. Это отлично показала т. н. «стагфляция» - затяжной кризис середины-конца 1970-х гг., по итогам которого во многих странах к власти пришли политические силы, отрицавшие кейнсианский курс.

В этих условиях «социальное государство» усердно играя свою роль «глушителя классовой борьбы», выбило у пролетариата почву из-под ног. Год за годом привыкая к высокому уровню жизни, рабочие стран центра охотно забывали про свой объективный интерес. Борьба угасала, оставаясь на уровне отдельных забастовочных выступлений, даже былые Компартии нередко переходили на реформистские позиции. В итоге медленно варившаяся лягушка сварилась: когда к началу 1980-х капитал перешел в контратаку, добиваясь снижения налогов и ослабления государственного регулирования, неорганизованные и несознательные рабочие массы не смогли этому ничего противопоставить. А социал-реформисты вновь, как и в 1910-х-1920-х, предпочли играть по правилам капитала и в его интересах, зачастую став окончательно неотличимыми от буржуазных сил.

Таким образом, социал-реформисты, даже добиваясь временных уступок в пользу пролетариата (и особенно - рабочей аристократии), в конечном счете играют на руку капиталу. Ослабление классовой борьбы позволяет повысить степень эксплуатацию и норму прибыли, защитить капитал от революционной угрозы, и в итоге отыграть хотя бы часть былых уступок. Поэтому реформизм приемлемой долгосрочной стратегией для пролетариата быть не может.

Авторитарные режимы в эпоху империализма¶

Вспомним, что в 7 занятии мы говорили о буржуазной демократии и авторитаризме. Империалистический этап развития капитализма накладывает свой отпечаток не только на структуру национальной и мировой экономики, но и на особенности политической надстройки. И если первая “пополняется” социал-рефористскими партиями, это справедливо это и в отношении характера авторитарных режимов.

Прежде всего, как мы видели, монополизация капитала и его сращение с госаппаратом само по себе стимулирует обострение классовой борьбы. Неслучайно со становлением империализма совпадает и становление крупных рабочих партий: СДПГ, СФИО, РСДРП, Лейбористов, а с 1918 г. и многочисленных Компартий. В первых разделах мы разбирали ситуации, к чему это приводит, когда у правящего класса всё же хватает ресурсов для систематического подкупа и «замирения» рабочих. В противном же случае повышается вероятность, в частности, третьего из перечисленных в предыдущем разделе сценариев - своего рода «клинча» между сильными рабочими и буржуазными движениями.

Выход из такого «клинча» капитал может найти в фашизме. Фашизм характеризуется массовой, радикально репрессивной политикой (по известному выражению Г. Димитрова, «открытой террористической диктатурой») монополистического капитала. Почти всегда она предполагает физическое уничтожение рабочих активистов, и в особенности коммунистов и социал-демократов. Не в силах устранить угрозу подкупом, капитал устраняет её силой, идя на самые крайние меры, проводником которых опять же становится диктатор.

Почему именно диктатор? Потому что в условиях конкуренции группировок капитала, буржуазия не смогла бы эффективно организоваться, чтобы быстро и на корню устранить угрозу своему положению. При мало-мальски массовом избирательном праве были бы неизбежны и споры насчет допустимости радикальных мер, и прямое сопротивление со стороны наиболее левых парламентских фракций.

При этом, ограничивая демократические права, в сфере экономики фашизм всегда верно служит интересам финансово-промышленных монополий. Это выражается и во внутренней (особенно трудовой и социальной), и во внешней политике, где империалистическая по сути своей «защита национальных интересов» служит важнейшей частью фашистской государственной идеологии. Хорошо известно, например, как расцвели при Гитлере немецкие концерны «Крупп», «ИГ Фарбен» и др.: сначала за счет уничтожения профсоюзов, а затем и за счет использования труда заключённых, захвата производственных мощностей Чехии, Польши и др., и, конечно, притока «остарбайтеров» во время Второй Мировой.

В странах полупериферии и периферии, конечно, государство обычно не может позволить себе такой же агрессивной внешней политики. Фашистские режимы в них либо прямо обслуживают транснациональный капитал, эксплуатирующий страну (яркий пример - Пиночетовское Чили с 1973 г.), либо пытаются балансировать между национальным правящим классом и аппетитами капитала стран центра.

Впрочем, даже когда явной угрозы революционной ситуации нет, режимы стран полупериферии и периферии всё равно часто склонны к авторитаризму. Показательно, что вряд ли кого-то можно удивить новостями об очередных военных переворотах в какой-либо латиноамериканской или африканской стране. Причина в том, что вне центра благополучие буржуазии заведомо неустойчиво (даже в отсутствие острой классовой борьбы), а положение пролетариата заведомо плачевно, - так что любые кризисные явления могут вызвать резкое падение уровня жизни даже сравнительно благополучных слоев населения, и, следовательно, резкий рост социальной напряженности. (Полу)периферийное буржуазное государство должно постоянно «бдеть» и быть готовым подавить народное недовольство.

В итоге даже сегодня на (полу)периферии нередки случаи бонапартистских режимов, или режимов, схожих с португальским режимом Салазара, занимающих своего рода промежуточное положение между бонапартизмом и фашизмом. Таковы, например, современные российский и белорусский режимы.

И даже периферийные буржуазные демократии как правило демонстрируют авторитарные тенденции - яркими примерами могут служить Турция, Колумбия или Украина, где умеренная конкуренция между группировками капитала сочетается с ограничительной, а то и прямо репрессивной политикой в адрес коммунистов.

Неолиберализм - экономическая и политическая практика современного этапа развития империализма¶

Несложно заметить, что большинство рассмотренных выше примеров относятся самое позднее к середине 1970-х гг. Сегодня мы не видим ни классических «социальных государств» со всё большими уступками пролетарским массам, ни классического фашизма с массовыми расстрелами и масштабными завоевательными войнами. Это не случайно, а вполне закономерно продиктовано траекторией развития империализма последних 40-50 лет.

Вспомним, что важнейшим фактором, определившим развитие и социал-демократии, и фашизма, стала реальная угроза революционной ситуации. Она подпитывалась, во-первых, очевидной пропастью в возможностях положении капиталистов и даже самых привилегированных прослоек рабочих - пропастью, которую особенно ярко обнажили Первая мировая и послевоенные кризисы. А во-вторых, - и это не менее важно! - она питалась примером Советского Союза, этаким живым предупреждением, что альтернатива капитализму реальна. Долгое время это подпитывало революционные настроения, которые то смягчались кейнсианскими подачками, то подавлялись массовыми репрессиями, но не исчезали полностью. Тем не менее, к 1970-м гг. картина начинает меняться. С одной стороны, рабочий класс центра, как мы уже писали, привыкает к «welfare state» и отказывается от систематической борьбы. С другой - власти СССР берут курс на сосуществование с Западом, «разрядку», да и внутри страны уже во всю идут процессы, подготавливающие будущую перестройку.

В этих условиях происходит неолиберальный поворот, описанный нами в предыдущем занятии. «Усмирение» масс за счет деградации рабочих организаций и кредитного стимулирования имело несколько важных последствий. Прежде всего - изменение политического ландшафта в целом. Тэтчер, Рейгану и другим неолибералам удалось выбить почву из-под ног у левых и у профсоюзов настолько, что практически все социал-реформистские партии стран центра предпочли и сами перейти по сути на неолиберальные позиции. Классическим примером служат т. н. «Новые лейбористы» в Британии, но от социал-реформизма по сути отказались и французские социал-демократы, и немецкие, и даже шведские. В итоге уже в 1990-х скромные предложения по повышению налогов и соцрасходов, ещё лет 20 назад бывшие социал-реформистские мейнстримом, стали считаться «радикализмом». Революционная политика и вовсе оказалась глубоко маргинальной: компартии, еще в середине века насчитывавшие иногда миллионы членов, к концу века превратились в бессильные группы из считанных тысяч, а то и сотен человек.

Другое следствие - экспансия неолиберализма в страны (полу)периферии, где тот чаще всего насаждался в форме «шоковой терапии» - т. е. ускоренного уничтожения социальных гарантий, мгновенного сокращения госрасходов и, как следствие, катастрофического падения уровня жизни масс. Наиболее очевидным примером здесь служит Россия, но в целом этот процесс затронул всю Восточную Европу и большинство стран «третьего мира». Что характерно, на фоне поражения советского проекта и отсутствия сильных независимых рабочих организаций, революционные и даже реформистские силы пришли в упадок и здесь. В последние десятилетия победа даже просто последовательных социал-реформистов в «третьем мире» (например, Чавеса в Венесуэле) уже считаются «радикально-левым поворотом», хотя их политика в реальности ограничивалась в лучшем случае частичной национализацией и умеренным повышением налогов и госрасходов.

В-третьих, несмотря на то, что на протяжении 1980-х - начала 2000-х уровень жизни многих рабочих стран центра еще удавалось поддерживать на приемлемом уровне за счёт дешёвого кредита, имущественное неравенство неуклонно росло благодаря освобождению капитала от бремени госрегулирования. С середины 1970-х по начало 2010-х доля богатства, сконцентрированного в руках наиболее обеспеченного 1% населения выросла более, чем вдвое. Затяжной кризис, фактически длящийся с 2007 г. по сегодняшний день обнажил эту проблему. Большинство пролетариата обнаружило себя закредитованными, лишенными каких-либо реальных гарантий, защищающих от произвола работодателя и последствий экономической нестабильности. Это закономерно вызывает новую волну недовольства капитализмом - однако до сих пор еще не приводит к серьезному обострению организованной классовой борьбы.

Причина этого во многом кроется в последнем по списку, - но не последнем по значимости, - эффекте неолиберализма: атомизации пролетариата. Как вы помните из занятия №6, современный рабочий класс испытывает на себе всю тяжесть прекаризации труда, создания нестабильной занятости. Важную роль в этом сыграла и одновременно оформила насаждаемая неолибералами идеология индивидуализма, превозносящая личный успех и добивающая остатки рабочей солидарности. О том, что такое идеология в целом с т. зр. марксизма, и о том, почему она играет важнейшую роль, мы и поговорим в следующей теме.

Вопросы на размышление¶

1. Чем отличается бонапартистский режим от, например, правления шведских социал-демократов?
2. Приведите исторические примеры свержения социал-реформистских правительств военными и другими реакционерами.
3. Вспомните примеры антирабочих и империалистических мер фашистских государств?
4. Назовите бонапартистский и фашистские черты современного российского режима.